26 января — юбилей у Леонида Парфёнова. Одному из самых ярких российских журналистов исполнилось пятьдесят. Из них ровно половину он посвятил работе на телевидении, став создателем и ведущим многих проектов — от информационных журналов до новогодних шоу.
Но миллионы зрителей знают его, прежде всего, как автора документальных циклов. Парфёнов убеждён: жить в эпоху перемен совсем даже не плохо, а интересно.
Накануне 50-летия юбиляр встретился со съёмочной группой Первого канала и в свойственной ему манере взглянул на прошлое и настоящее в специальном выпуске программы «Давеча».
Леонид Парфенов, журналист: «60-е я помню немного, зато ярко. В родном райцентре Череповец в рабочих общагах все окна открыты, и оттуда льется музыка — радиоточки, транзисторы и обязательно радиолы. У соседки плащ «болонья», он так шуршит, что все завидуют.
Читать я выучился до школы по чужому желтому букварю с портретом Хрущева. Потом пошел в первый класс, дали синий без портрета, и у всех были синие.
В космос полетели Леонов и Беляев, а он вологжанин; и они приехали к нам, и я заставил деда идти встречать «звездных братьев».
70-е мне уже помнятся музыкой на магнитофонах и окнами закрытыми, потому что музыка разная, и не та, что на пластинках. Но все смотрят одинаковые телефильмы, хоккей, фигурное катание, и все достают «дефициты». С обувью особенно плохо.
Я уже учусь в Ленинграде, и на каникулы везу родителям колбасу, сыр, чай «со слоном», конфеты к празднику. А потом и масла сливочного у нас не будет — это в Вологодской-то области!
Брежнев получает звезды, выпускает книжки, но про него рассказывают анекдоты: «В Москве землетрясение, упал с вешалки пиджак с наградами». И безбоязненно слушают радиоголоса.
Про 80-е сначала казалось, что они никогда не кончатся. Потому что генсеки умирали один за другим, а время не менялось. Я уже вовсю работаю, но это была такая ритуальная журналистика. Мы не новости сообщаем, и вообще мы — не про жизнь. А про то, что можно показывать и про что можно писать.
Но потом в эфир выходит четвертый за три года генсек и говорит, что оказывается «у нас были застойные явления, и всем нам надо перестраиваться». И до конца десятилетия сказали, показали, напечатали больше, чем за предыдущие 70 лет. И не мы вернулись в профессию, а профессия вернулась к нам.
В 90-е годы началась несоветская жизнь. Чтобысамому заниматься несоветской журналистикой, я придумал свою первую программу «Намедни» — их всего будет четыре проекта с таким названием — и меня первый раз отстранили от эфира: не то сказал про отставку Шеварднадзе из МИДа.
Советская власть, как и догадывались раньше, жива, пока никто никого не выбирает и никто ничего не говорит. Поэтому она рухнула. И сначала мечтали про Россию, которую мы потеряли, и хотели заново прожить историю с 17-го года. И стыдились, что «совки»-то мы, «совки»! Но потом эти комплексы быстро прошли.
В 2000-е годы я понял, и все мы поняли, что не жить нам в той России, а получается какая-то третья страна, вышедшая из СССР после советской, Российская Федерация. Гордиться особенно нечем, но пространство личного выбора шире.
И возможна несоветская карьера — то есть, когда тебя не назначают сперва замзавотделом, потом завотделом. А можно писать книжки, снимать фильмы — и это будет карьерой. А вообще, это самое интересное — застать одну эпоху, пережить другую и жить в третьей».