Леонид Парфёнов — личность, как выяснилось, среди сибиряков очень популярная. На творческой встрече, которая проходила в рамках Красноярской ярмарки книжной культуры, желающих увидеть и послушать телезвезду не вмещала самая большая аудитория делового центра “Сибирь”. А новый том “Намедни”, который он презентовал, раскупили за считанные минуты.
“Намедни. Наша эра. 1946—1960” — седьмой по счёту, нулевой по порядку, полуторный по объёму, этот том книжного проекта “Намедни” охватывает 15 послевоенных лет. Как отметил автор, это период, разделённый смертью Сталина, вместил две эпохи: зрелой советской империи и начала её распада.
Семь слоников и свобода
— Когда мы делали сериал “Намедни”, который охватывал период с 1960-х по 2000-е годы, побудительным мотивом его создания стало желание объяснить людям, что совсем недавно существовал поздний Советский Союз, который сформировал все нынешние российские поколения. Тогда на сломе эпох, когда мы из старой цивилизации стали входить в новую реальность — во второй русский капитализм, сложилось такое ощущение, что это далёкое прошлое, специфическая цивилизация… Но без этой специфики предыдущего опыта невозможно понять, почему нынешняя постсоветская Россия именно такая, а не иная. И нужно опираться на советский опыт, чтобы не задавать глупых вопросов: отчего сегодня всё так устроено. После 2000-х стало ясно, что никуда Советский Союз не ушёл — он стал базисом, на котором основывается новая реальность. Я придумал тогда формулу: мы живём в эпоху ренессанса советской античности, в том смысле, что советский строй остаётся вечным образцом для подражания.
То есть способ общественного существования, по большему счёту, остался советским. Тогда же начался книжный проект. Он продолжается уже семь лет, за эти годы вышло семь томов. Оформление всё время было одним и тем же — мы пытались представить мир тогдашнего советского человека. Так, в послевоенные годы непременные атрибуты — фикус, семь слоников, салфеточки, которые, как считалось, добавляют уюта, бархатная скатерть, шашки… Пижамы были очень популярны. Мужчины почтенных лет выходили в них во двор или гуляли по санаторию.
Мы все — дети или внуки той эпохи. Я родился в 1960 году, поэтому мне трудно судить о тех временах. Но какие-то ощущения о той “нашей эре” мне передалось от родителей. Например, я помню, как мама и тётя обсуждали каких-то женщин, которые умеют или не умеют ходить на шпильках: потому что при ходьбе на высоком тонком каблуке очень важно вилять бедрами не вульгарно. Я почему-то это запомнил. Почитайте роман Ильи Эренбурга, чтобы понять, как люди после смерти Сталина из замороженного состояния переходили в оттепель. Это прошлое очень близко мне, всем нам, и его не очень сложно реконструировать. Да, я его не застал, но, например, Лев Толстой, хотя сам участвовал в Крымской войне 1853—1856 годов, свою главную книгу написал об Отечественной войне 1812 года, которая случилась за 16 лет до его рождения.
Людей делаем сами
— У меня нет никакого исторического образования, у меня высшее гуманитарное советское образование — то есть никакого. По идее, всех нас, закончивших гуманитарные факультеты во времена СССР, нужно лишить дипломов. Посмотрите, что мы, журналисты, сдавали: научный коммунизм, историю КПСС, марксистко-ленинское учение о печати, теория и практика партийной журналистики, критика буржуазной философии и западной буржуазной печати, научный атеизм… Это же всё чушь собачья, не имеющая никакого отношения к профессии.
Книжный проект “Намедни” нельзя считать учебником истории. Не понимаю я и того, как по учебнику можно изучать историю. Ведь далеко не всё, что написано в школьном учебнике, мы помним. Почему-то там наверху, в министерствах думают, что как напишут в учебниках, так все и будут знать. Тем не менее Жуков для нас — это актёр Ульянов в фильме “Освобождение”, а Наполеон — Стржельчик из киноэпопеи Бондарчука. Вы помните, в каком году была Жакерия — крестьянское восстание во Франции? Нет? А зря, это же написано в учебнике шестого класса.
Мои книги основаны на методе репортажа. Мы берём то, что вызывает сегодня удивление и даже трудно вяжется со здравым смыслом. Но тогда мы жили именно так, это было нормой. Как, например, случилось, что такие разные страны, как Венгрия и Польша казались в те времена очень похожими? Я — не историк, моё же дело подать тот или иной факт интересно. В этом и заключается журналистика: ты берёшь информацию и пытаешься её превратить в интересный современный медийный продукт. У меня нет никакого особого отношения, любви или антипатии ни к одному из периодов. Главное выяснить, что в них было нового, благодаря чему и как менялись люди. Стимулом этого движения могли быть самые различные вещи: от признания музыки Шостаковича антинародной до появления габардиновых пальто.
Вообще в целом к советской эпохе я отношусь плохо. Но это не значит, что сейчас на дворе золотой век и то, что было вчера, — однозначно плохо. Но всё же очевидно, что советский строй был построен на насилии и лжи. Сегодня больше возможностей и свобод. Ясно, что не для всех. Но и в советское время мы не имели равных прав. Да, мясо тогда стоило два рубля, но только его нельзя было купить. Когда начинают хвалить советские времена, возникает ощущение, что мы всё успели забыть. Мы всё время против чего-то, но никак не можем сформулировать, за что мы. А когда нет цели — нет развития. Всё время отгораживаемся от Европы, хотя вокруг нас нет практически ничего, сделанного в России. Мебель, одежда, машины и так далее — всё это импортное. Наше — только люди, их мы делаем сами. Давно известно, что всё, что мы делаем руками, — плохого качества, а вот дети у нас хорошие.
У нас нет журналистики
— Почему-то про журналистику спрашивают журналистов. А про неё надо спрашивать аудиторию, которая читает газеты и журналы, смотрит передачи по телевизору… Почему она не читает хорошие газеты, предпочитая им жёлтую прессу, не смотрит умные передачи, переключая пульт на каналы, где идут низкопробные шоу и сериалы? Газета “Коммерсант” — один из немногих примеров в российской журналистике качественной буржуазной прессы, где есть всё — от мировой политики до балета. Сегодня она ещё существует, но у неё тираж 110 тысяч экземпляров. Англия по населению в два с половиной меньше России, но у них четыре таких газеты, тираж самой крупной из них — полмиллиона экземпляров. Во Франции — три таких газеты, в Италии — четыре… У нас нет журналистики, потому что у нас нет общественно-политической жизни, потому что у жителей нашей страны нет интереса к этой стороне бытия. Я был редактором “Русского ньюсвика”, нашей братской редакцией был “Польский ньюсвик”. Так вот, в Польше тираж этого журнала был больше, чем тираж всего европейского “Ньюсвика”, выходящего в Лондоне. Что было на обложках этих журналов с сумасшедшим тиражом?
Но люди понимали, что за этими картинками страсть, борьба, интрига, их будущее. Журналистика существует только в том случае, если в ней есть потребность. Если у нас главная национальная газета выходит на первой полосе с фотографией Тины Канделаки, которая заявляет, что ей сейчас не до секса, то какая тут журналистика?!
Автор: Марина ЯБЛОНСКАЯ
Фото: Александр ЧЕРНЫХ