В конце марта у Леонида Парфенова произошло сразу несколько крупных событий: вышел в свет шестой том «Намедни. Наша эра. 2006-2010», после чего последовала серия встреч с читателями в Москве и Петербурге; а 24 марта Леонид Геннадьевич возвращается на телевидение в формате еженедельного тележурнала – в 21 час на канале «Дождь» – премьера информационно-аналитической программы «Парфенов». На встречах с Парфеновым в Санкт-Петербургском доме книги и Парке культуры и чтения «Буквоед» побывал наш обозреватель.— Вашу серию из шести книг-фотоальбомов «Намедни» многие уже стали называть новейшими учебниками истории. Вам льстит такое определение?
— Я не понимаю, почему высшим признанием книги является ее способность быть учебником, войти в школьную программу? С чего вы решили, что из учебника по истории вы знаете про историю? Вот я учился по советскому учебнику, где «Жакерия» была выделена жирным шрифтом (одно из самых больших восстаний средневековья – восстание крестьян на севере Франции «Жакерия» началось в 1358 году. – Прим. Авт.), но кто сейчас о ней помнит? А Крещение Руси произошло в каком году?.. Так что меньше всего я ориентировался на жанр учебника истории. В «Намедни» я сделал то, что считал нужным и возможным использовать, а как потом мои книги будут жить – какая, мне разница? После выхода шестого тома меня часто спрашивают – что будет дальше, последует ли продолжение? Очевидно, что в 2016 году можно будет сделать новый том «2011-2015», но сегодня об этом говорить рано. Пока же с издательством мы договорились, что сделаем так называемый «нулевым том» – про послевоенные годы. Все-таки коррозия советского строя и превалирование частной жизни над государственной началось в 50-е годы, именно поэтому я хочу «осмыслить» года с 1946-го по 1960-й, но войну, которая является монособытием, таким методом показывать нельзя. Скорее всего, это будет полуторный гипертом, с 1946-го по 1960-й. Все равно эти годы не «бьются» по десятилетиям, ведь послевоенное время при Сталине с 1946-го по 1953-й – это одно, а с 1953-го по 1960-й – другое.
— Правда, что вы взялись писать книги, так как в книгопечатании нет цензуры?
— Абсолютная правда. Это, кстати, случилось впервые в истории России. Сейчас просто нет такой технической возможности контроля, и прочитать книгу можно только после ее выхода, вместе со всем народом.
— А как же «давление на издательство»?
— На меня никто не давит, я делаю то, что хочу. Никто не контролирует и это никого не интересует, потому что, как принято выражаться, не имеет электоральных последствий. У меня нет никаких терзаний по этому поводу.
— Чем вы руководствуетесь при поиске своих «феноменов» (феноменом Парфенов называет новость, лид, так, в шестом томе «Намедни» собраны 292 феномена в диапазоне от вулкана Эйяфьятлайокудль до переименования милиции в полицию, от снятия Лужкова до фотожабы с демотиваторами, от пожаров в Центральной России до «Зенита» и Аршавина, от Стаса Михайлова до Елены Ваенги. – Прим. Авт.)?
— Критерий очень простой, как на телевидении – новость. Этого раньше не было, и когда это случилось, нужно сформулировать то, что в газете называется «лид», а на телевидении – «подводка». Например, социальные сети: в «Намедни» есть небольшое объяснение, из чего состоит новость, в чем новизна, что это прибавило к предыдущему опыту, и как дальше с этой «зарубинкой в мозгу» мы будем жить.
— Кого труднее редактировать – других или себя?
— Для меня это все одинаково: я смотрю на свои тексты, как на чужие. То, что в старом «Коммерсанте» выражалось грубым словом «просос», я и сам вижу. Есть информация, но нет ссылки на источник, откуда это утверждение? На основании чего ты это утверждаешь? У нас это не канает, и журналистикой не является. Говори «кто», «что», приводи документы, доказательства, и все будет ясно.
— Многие удивляются вашему решению войти в совет при Президенте России по развитию гражданского общества и правам человека?
— Это, безусловно, высший императорский совет по ограничению неограниченной монархии, но это все-таки какая-то площадка, и там, например, я могу говорить о том, что создается под названием «Общественное телевидение», не является ни общественным, ни телевидением. Никаких других амбиций, связанных с участием в таком совете, кроме того, как называть вещи своими именами, у меня нет.
— Возможна ли вообще в России идея общественного ТВ?
— Не думайте, что это зависит от телевидения – это зависит от России и от общественности. Я уже как-то приводил в пример: после того, как ввели войска в Чехословакию в 1968 году, покончил с собой Ян Палах, став настоящим символом. 20-летний студент сжег себя на площади, потом было еще семь случаев самосожжения… Какие были мотивы у остальных, я не знаю, но Ян не мог выносить, что чешское телевидение на чешском языке лжет чехам! Я никого не призываю к подобным действиям, дай Бог всем здоровья, речь идет о том, что у людей было такое обостренное отношение к тому, что телевидение является общественным. Это не от телевидения зависит… Телевидение по сути своей либо является общественным, либо – нет. А если телевидение является таким, что основные вопросы общественной повестки дня обсуждаются в программе «Пусть говорят» – то это выбор еще и самого общества. Это показатель общества.
— 24 марта вы возвращаетесь на телевидение с программой «Парфенов»… А почему бы вам не возродить свой легендарный цикл «Намедни»?
— Я не могу смотреть свои фильмы 10-15 летней давности. А «Намедни» не могу смотреть ни одной секунды: на экране какой-то вялый чувак, старомодно ведет. Там больше всего устарело ведение, потому что нет энергетики подачи, градус за это время так увеличился, и усилия, затраченные на то, чтобы зритель сидел, слушал, сейчас сильно возросли – ему нужно предложить визуально настоящее шоу. «Намедни» тогда стала популярной программой во многом потому, что мы предлагали какой-то стиль. В результате того, что на деревне мы оказались одни-единственные модники, остальные решились нам подражать. Больше всего проблема «копирований» заботит мою маму: «Вот, опять, как ты, заговорил», «Он трясет головой, как ты».
— Расскажите о своем новое проекте «Парфенов»!
— 24 марта на телеканале «Дождь» выйдет первая программа «Парфенов», которую я делаю с бывшими работниками энтэвэшной программы «Центральное телевидение». Видимо, мы будем сотрудничать и с Андреем Лошаком. Что из этого получится, пока не знаю, эфир покажет, как принято выражаться. Давать какие-то авансы и вообще, рассуждать о программе, которая еще не появилась, не имеет смысла. Сами увидите и решите, стоит ли смотреть, хороша она или нет.
— В заботах и хлопотах о создании еженедельной программы останутся ли у вас силы на документальные телефильмы?
— Сейчас я занят съемками фильма для Первого канала о Сергее Михайловиче Прокудине-Горском, замечательном фотографе начала XX века, который был пионером в цветной фотографии в мире. Он жил в Петербурге, на Большой Подьяческой, 22, и делал первые российские видовые открытки. Снял несколько тысяч видов, до наших дней дошло 1900 негативов, которые его дети вывезли границу, где потом продали в библиотеку конгресса США. Все негативы приведены в порядок, они есть в свободном доступе в Интернете. Сейчас это фактически единственная возможность посмотреть на ту Россию сегодняшними глазами, потому что обычно изображение дореволюционной России – ретро, кадры как будто «застывшие», потому что тогда на фотоаппаратах была очень большая выдержка, а уж тем более кинохроника, которая «дык-дык» прыгает. А снимки Прокудина-Горского – это фантастическая серия, невероятные краски… Мы просто не представляем, какого цвета были сарафаны, как выглядели улицы, какое количество мужских розовых рубах носили до революции – это феноменально. Мы не представляем, какая была яркость цвета на тогдашнем Невском, каким был вид на Юсуповский дворец на Мойке, на Кафедральный Лютеранский собор (там теперь ДК работников связи) – это просто разные миры. Нам показалось очень интересным и важным, чтобы сегодня, сто лет спустя, люди могли посмотреть виды страны тогдашней и сегодняшней. Это будет очень поучительно.
— Согласны ли вы с тем утверждением, что телевидение сейчас отошло на второй план, а важнейшим из медиа-искусств стал Интернет?
— Наверное, но не то, что уже отошло… Да, оно уходит, как старое телесмотрение, когда на телевизоре лежали программы телепередач на неделю, где красненьким карандашиком было обведено «19.45. Новый художественный фильм» – такого больше не будет никогда. Никто не боится ничего пропустить, потому что можно потом запросто скачать. Самый главный вопрос, как был, так и остался – в контенте, а не в том способе, которым это доставлено вам на дом. Вы посмотрели это в Интернете, вы посмотрели это в эфире, или кто-то прислал ссылку… Важно, чтобы вам оказалось интересным, и тогда вы посмотрите, а если людям это не интересно, ты хоть каким образом показывай, толку не жди. Наивно считать, что телевидение раньше несло добро, теперь его не будет, и добром стал Интернет. В конце концов, все определяется критерием: интересно – не интересно. Но мне какие-то другие вещи огорчительны. Вот снял я сложнейший фильм «Глаз божий», (двухсерийный фильм к 100-летию Пушкинского музея – о русских коллекционерах предметов классического и современного мирового искусства. – Прим. Авт.), где 28 ролей! Один Олег Павлович Табаков в роли Цветаева мне стоил таких терзаний. А у Игоря Владимировича Кваши роль Эренбурга вообще оказалась последней. Ему было важно сыграть Эренбурга, потому что он жил с ним в соседнем доме, он его знал, и эта фраза на выставке Пикассо 1956 года: «Мы ждали этой выставки 25 лет, подождем еще 25 минут» (у музея собралась толпа, но граждан не пускали, и чтобы не допустить паники и конфуза, Илья Эренбург произнес знаменитую фразу «Мы ждали этой выставки 25 лет, мы подождем еще 25 минут». – Прим. Авт.) – для Кваши была очень важна… Но вот число просмотров этого фильма «Глаз божий» в сети было на порядок ниже, чем у нашего клипа с Васей Обломовым и Ксенией Собчак! Хотя это же не значит, что мне теперь нужно все время сниматься в чужом рэпе, и ничего больше не делать!
— Почему Интернет-телевидение у нас не расцветает пышным цветом?
— Для Интернет-телевидения у нас очень маленький рынок рекламы. Оно, как телевидение, не выживает, оно бедно по картинке, оно скучно. Его просто не будут смотреть. Хотя сейчас оно на подъеме, потому что на той технике, что была раньше, было просто невозможно работать.
— Есть какие-то ТВ-проекты, которые вам самому нравятся?
— «Большая разница» и «Прожекторпэрисхилтон»… Особенно «Большая разница» – она свободнее, конечно, потому что шутить над неполитическим продуктом у телевидения лучше получается, чем шутить над новостями.
— Вы часто выступаете в университетах, на факультетах журналистики. Как отвечаете на вопрос: как в наши, далеко не лучшие времена, добиться чего-то в журналистике?
— Я не знаю ответа. Даже когда недавно снимался в рекламе, то смог протащить одну фразу, которую сочинил довольно быстро: «Сколько работаю – всегда слышу, что для журналистики сейчас в России не лучшие времена». Но если ничего не делать, то они никогда и не наступят! Да, у нас очень плохая конъюнктура, да, за последние годы она становилась все хуже – это несомненно. Но по livejournal – в России второе число блогеров в мире, после США, при этом у нас меньше населения и проникновения Интернета. Разве это не свидетельство того, что все хотят быть в журналистике, потому что людям не хватает информации. У нас никогда бы не было никакого внимания к блогосфере. В итоге возник всем известный парадокс: по телевидению все новости хорошие, а в Интернете – плохие. Потребность в журналистике есть, но в традиционных формах в России она умирает. И что тут посоветовать – не знаю. Могу только диагноз поставить: «Больной, скорее, мертв, чем жив», но вряд ли он кого-то утешит.
Вопросы задавал Михаил Садчиков. фото автора