Леонид Парфёнов: Первый парень на ТВ

В 1990-е мы впервые попробовали многие вещи: cвободное телевидение, глянец, шоу-бизнес и люкс. О том, как все начиналось, что происходит сегодня, о моде и себе рассказал бытописатель эпох Леонид Парфенов.

Elle
Леонид, в 1990-е годы началась наша новейшая история. Что вы думаете об этой эпохе?

ЛЕОНИД ПАРФЕНОВ
Есть несколько разных девяностых. Во-первых, еще год существовал Советский Союз. Во-вторых, годы до кризиса 1998 года очень отличаются от концовки десятилетия. В самом начале 1990-х страна, боясь сама себе в этом признаться, переходит из социализма в капитализм. Горбачев опасался частной собственности на средства производства, а для Ельцина долго была непроизносима идея частной собственности на землю: дескать, из-за частных земель по стране будет не проехать. Была масса всяких фобий и филий. У нас была переходная экономика, начальный рынок, шоковая терапия, все, что угодно, но только не капитализм, это слово не произносилось. Эпохи живут не календарями. Шестидесятые закончились в 1968 году, в августе, с вводом танков в Прагу. Российские «девяностые» начались в 1991 году, а закончились в 1980-м с кризисом.

Elle
То есть нет никакой магии декад?

Л. П.
У нас есть загадочная цифра 8 и магический месяц август. Водораздел девяностых — 1998 год. Потом мы 10 лет жили в эпохе этого года, правда, разбогатевшей, и богатели все 2000-е. А с кризиса 2008 года наступил нынешний период. Вот и магия: 1968, 1998, 2008.

Elle
Что определяло настроение девяностых?

Л. П.
В 90-е мы вошли со словом «совок». И полагали, что «все эти семьдесят лет» надо вычеркнуть и вернуться к дореволюционной России. Казаки пошли ряженые, великая княгиня заездила, дворянские собрания появились. Мы вернемся «туда»! Тем более что мы ревниво следили за тем, как быстро нас обгоняла Восточная Европа и даже страны Балтии. А они оглядывались на себя 1939 года. Нам, значит, нужно было вернуться к октябрю 1917 года, а еще лучше — к 1913 году. Россия, которую мы потеряли. Началась идеализация царской России времен Столыпина. Это было самоцелью, однако никто при этом не понимал, зачем это нужно, что это даст. Чьи мундиры надевали эти казаки: дедов, отцов? Нет, они новодельные. Россия 1913 года давно ушла, и людей, которые бы ее помнили, уже не осталось. Этим вроде не принято гордиться, но сегодняшняя Россия унаследовала гораздо больше от Советского Союза, чем от старой России. Мы какая-то третья страна. Была Российская империя — царская Россия, СССР — Советская Россия, и вот РФ — Постсоветская Россия.

Elle
То есть в девяностые страна чувствовала себя немного ущербной из-за своего недавнего прошлого?

Л. П.
Комплекс неполноценности советского человека был довольно быстро изжит, году к 1995-му. У элиты началась погоня за дороговизной, этакое «компенсационное» потребление — за пять предыдущих поколений нужно было наездиться за границу, напокупать шестисотых «Мерседесов». Посмотрите, какое умиление крутизной новых русских звучит в анекдотах, ни нотки осуждения. Какая гордость распирала малиновопиджачную цивилизацию, когда Москва становилась самым дорогим городом. До сих пор, спустя почти двадцать лет, у нас за границу регулярно ездит 6–7 % населения.

Elle
Пришла идеология потребления?

Л. П.
Да. Перестройка, на мой взгляд, имела прежде всего экономические причины, а политические — как их следствие. К тому моменту третье поколение мучилось проблемой сапожек на осень. Задача была одеть и накормить страну. На этом быстро успокоились. Кому-то достался спирт «Роял», а кому-то отель «Ритц».

Elle
А что сейчас происходит с этой идеологией?

Л. П.
Все оздоровил уже упомянутый август 1998-го. До этого выбор был такой: или «Клуб Т» Аркадия Новикова, снаружи бывший ЗАГС, а внутри Версаль, или вполне еще советские чебуречные; либо счет 220 долларов, либо 220 неденоминированных рублей. А потом появились демократичные и стильные кофейни, доступные мобильные телефоны. К формуле потребления, когда Форд становится миллиардером не потому, что машины дорогие, а потому, что их покупают миллионы людей, пришли только в самом конце девяностых.

Elle
То есть началось то, что мы сейчас видим?

Л. П.
Да, началась другая история, потребление пошло на средний и нижний этаж. Маленькие машинки стали покупать, пока еще не в кредит. Потребительский бум настал в городах-миллионниках. 2000-е годы стали реваншем тех, кто в девяностые не был подпущен. Частью старая, частью новая обойма людей повела бизнес на гораздо больших деньгах, чем раньше. Смешно представить, каким пузырем были девяностые — на каких ценах на нефть! Тогда нефть стоила 12 долларов за баррель, а теперь говорят: при цене меньше 70 мы жить не сможем. Но раньше ведь как-то жили. Разъели брюхо.

Elle
Как изменились люди?

Л. П.
Самореализации хотели все и всегда, и вот с конца 1990-х к ней было допущено уже гораздо большее количество людей. Стало более доступным образование за границей, а знание английского языка перестало быть профессией. Марка машины, телефона и компьютера стала средством идентификации. Но пустота осталась пустотой. Обертка сменилась, а внутри все равно фуфель, две трубы и больше ничего. Люди стали другими, хотя они и стоят на зыбучем песке. Мы пожилая страна. Беби-бум середины — конца 1940-х привел новое поколение, которое в 1960-х зашуршало плащами болонья, затанцевало твист и стало строить Братскую ГЭС, читать журнал «Юность» и как будто отменило страну. Посмотрите хронику, фильмы. Это все молодые люди, и им будто бы принадлежал СССР. Сейчас доля людей, целиком сформированных советской действительностью, сокращается. Снижается их влияние, они выходят из активного возраста, а поколения демографического кризиса 1970–1980-х немногочисленны. И пожилые люди остаются главным электоратом.

Elle
Кто, по-вашему, был трендсеттерами девяностых, на кого ориентировалось общество?

Л. П.
Прежде всего — бизнес, в самом общем смысле. Начиная от анекдотических новых русских, заканчивая олигархами, особенно публичными. Девяностые сменили представления о том, кто является хозяином жизни.

Elle
А влияние шоу-бизнеса?

Л. П.
Я про специфических трендсеттеров 1990-х говорил. А шоу-бизнес как масскульт всегда трендсеттер, даже если это советская эстрада. Особая черта начала 1990-х: из-за бизнеса «братков», при неработающих законах и работающих понятиях, перестала быть маргинальной «блатата», как ее называли. Причем Розенбаум — это вроде как верхний этаж, а как были востребованы «короли шансона» вроде Евгения Кемеровского, Михаила Круга и Михаила Шуфутинского!

Elle
Что происходило в то время на телевидении?

Л. П.
Новое телевидение началось с «Поля чудес» и «ТСН» в 1990-м. В огромной стране без коммуникаций, с огромным незанятым досугом, конечно, очень много всегда определяет «ящик». Все, как могли, осваивали информационный и развлекательный форматы. Новости — потому что они были, потому что жизнь менялась, и это интересно, и шоу — потому что это было недодано. К тому же тогда перестали ходить в кино и театр. В 1993 году мы первый раз говорили о «Старых песнях о главном» — в Нижнем Новгороде на гастролях Пугачевой. Мы увидели, как ее принимала публика: аплодисменты после песни «На тот большак, на перекресток» превосходили и «Миллион алых роз», и «Озеро надежды». Это было узнавание с первых строчек и благодарность за это узнавание. И не потому, что все так хорошо знали песню Фрадкина. Люди чувствовали родную мелодичность — вот что им было нужно.

Elle
И телезрителям этого не хватало?

Л. П.
У успешных людей, трендсеттеров, как вы говорите, тогда появились и водка «Абсолют», и телевизор «Панасоник», и на Кипр съездили, и в Таиланд, а душе хочется чего-то еще. Застольных песен больше не пишут. Все песни, которые у нас считаются русскими народными, на самом деле трактирные граммофонные мелодии рубежа XIX–XX веков. В этой стилистике советскими композиторами было сочинено множество лубочных песен. Вот мы их и собрали, подобрали архетипы исполнителей – парень-гуляка, девки-сплетницы, продавщицы, дачник из города, председательша колхоза — женщина трудной судьбы — и получились новогодние фильмы. А Новый год у нас по-прежнему главный праздник в стране. Это тоже советское наследие.

Elle
И как все воспринимали?

Л. П.
Нас часто пугают опасностью утратить свою самобытность. Но она никуда не денется — все мы дети своих родителей и внуки бабушек и дедушек, это у нас в крови. Чтобы сохранить своеобразие, не нужно расписывать двери под хохлому. У нас было понимание, что людям это будет интересно. И «Намедни. Наша эра» и «Старые песни» мы делали так, чтобы каждый нашел что-то свое, и это объединяло бы очень разных людей. Кто-то услышит иронию, кто-то бережную инвентаризацию прошлого, кто-то увидит тупиковость этой цивилизации и пожалеет людей, проживших всю жизнь в таком представлении о мире, с Анжелой Дэвис, кримпленом и путевками в Болгарию. Так все. Ведь и «Птицу-Гоголь», наш последний большой фильм, смотрели по разным мотивам. Кто-то из-за необычной стилистики, другие решили заодно приобщиться, потому что не читали. Мы вроде избежали и культпросвета, и треша про одно лишь выкапывание гроба, и «духовности» с гусиными перьями и колеблемым пламенем свечи в кадре. В фильме есть и узнавание, и открытие нового. А если человек провел с Гоголем почти три часа, хоть и по ТВ, это уже удача.

Elle
Но в целом это легкий стиль?

Л. П.
Телевидение вообще должно быть легким, без продирания сквозь дебри, это сиюсекундное восприятие. Должно быть интересно.

Elle
Поэтому все приходят домой и включают телевизор…

Л. П.
Ну, не все. Вообще нет ничего в России, что бы описывалось понятием «все». Вот примерно с 1990-х годов и нет.

Elle
Что еще оказало сильное влияние в девяностые?

Л. П.
Глянец сильно все изменил. Он пропагандировал новое потребление. Первым глянцем был журнал «Бурда» — выкройки, как в Европе! — сейчас смешно, но тогда казалось хай-классом. Тогда не было гламура, светской жизни — эти понятия уже из 2000-х. Глянец насаждал новых героев. Их было не так много в том же шоу-бизнесе. И совсем мало новых актерских лиц, в основном советские лица — это было не время театра и кино. В то время обложка с Березовским и его супругой считалась очень респектабельной. Началось стремительное освоение марок, «версачное» время, часы золотые котлами, чтобы было видно с другой стороны улицы. Как у советских фарцовщиков: если надписей много, сразу видно, что фирма. Вот вам соединение и блататы, и представлений о шике-блеске. «Ты меня пригласил в ресторан, я надела все лучшее сразу», — пела даже Лариса Долина, вокалистка вполне академических возможностей.

Elle
Были ли вы трендсеттером?

Л. П.
Это вас нужно спросить. Когда в 1994 году мне давали приз как самому элегантному телеведущему, я давился от смеха. Приз вручали в государственной (!!!) гостинице —«Президент-отеле» — тогда и места другого не нашли. Все, что я мог сказать: «Я всецело отношу эту высокую награду к мастерству Николо Труссарди».

Elle
Как вы выбирали бренды для своего образа?

Л. П.
Из чего было выбирать в конце 1993 года? Легко быть первым парнем на деревне, если в деревне один дом. А в конце 1995 г. пришел Kenzo — сам Кензо Такада, Михаил Куснирович и я открывали бутик в Москве. В его костюмах я и снял сорок серий «Намедни. Наша эра».

Elle
Почему Kenzo?

Л. П.
Это долгая история. Мы с Куснировичем познакомились, когда о величии его не догадывались — в 1995 году, в феврале. Я первый раз летел в Венецию снимать карнавал. Рейс поздно вечером после эфира, а в Шереметьево как раз открылся «Айриш-паб» — так что немного расслабились. Вхожу в самолет и на первом ряду вижу человека, который процентов на девяносто пять похож на Паваротти, но им явно не является. И говорю: «О, Италия уже началась!» И «козу» в сторону объемного живота показал. Все захохотали. Выходим из аэропорта — еще старое здание, кругом вода, как добраться, не представляем. Стоит наш «итальянец» со спутницей и говорит: «Леонид, если вы в город, такси я уже заказал». Мне так было неудобно, что по дороге я с ним не разговаривал. На следующий день на карнавале подходит персонаж в костюме венецианского купца: «Ну, как дела? Что еще снимать будете?» Снял маску, а это вчерашний не-итальянец. Он через полгода позвонил и пригласил на открытие бутика Kenzo.

Elle
И дальше Куснирович определял ваш стиль костюмов в кадре?

Л. П.
Вместе определяли. В кадре же ничего случайного быть не должно: раз надеваешь, значит, зачем-то. Для фильма «Живой Пушкин» мы много чего перепробовали: пиджаки — как-то обыкновенно, фрак — дирижер, что ли? Сюртук в кадре выглядит верхней одеждой — будто в пальто в помещении. Подошла «визитка», то, в чем на Западе на скачки ходят. Смотрится намеком на пушкинское время. «Визитка» была от Nina Ricci, галстук я повязал платком — как на портретах. Цилиндр Hermes купил Куснирович, но промахнулся с размером. Пытались растянуть на кастрюле, но боялись мочить. Пришлось в кадре надевать его с размаху — сидел как влитой, но этого хватало на десять слов. Если больше — на лбу оставалась красная вмятина.

Elle
Трендсеттер с телевидения — это значит толпы поклонников?

Л. П.
Этого вообще нет на нашем телевидении. Никто никого не дожидается на выходе из Останкина! Наше телевидение не породило ни одной Опры Уинфри. Нет ни одного человека на ТВ, который стал бы иконой большинства населения. Ни один телеведущий во времена своего самого удачного пребывания в эфире не добился той славы и обожания, которые были у Магомаева, Пугачевой, Андрея Миронова. Вот во времена монопольных звезд были трендсеттеры, я понимаю!

Фото:Слава Филиппов
Источник: Elle