Фото: Елена ДобряковаВ «Буквоеде» на Невском с читателями встретился известный журналист, актер, режиссер, в прошлом ведущий и автор телепроекта «Намедни» Леонид Парфенов. Телепередачи уже нет в эфире десять лет, и публицист переключился на съемки фильмов и издание книг, которые отражают и продолжают тему передачи «Намедни»
Два представленных читателям последних (на сегодня) тома из семи вышли уже совершенно автономно, без привязки к телепередаче. Как выразился сам Парфенов: «В книге собрано намного больше информации, чем было в телепроекте. Объем текста раз в пять больше. Телевидение сильно ограничивала вялая, старая кинохроника. Кроме того, в издании есть ряд тем, которых не было в телепроекте вообще: от диафильмов — до побега Нуреева».
По мнению Леонида Геннадьевича, история нашей страны, если взять хотя бы недавний XX век, имеет повторяющуюся цикличность: заморозки сменяются оттепелью, а потом снова наступают заморозки, а путь так до сих пор и не определен, не очерчен, как нет и общей национальной идеи, потому что, видимо, нет у общества потребности к сплочению.
Парфенов, имеющий недюжинный опыт общения с публикой, был эмоционален, остер на язык, порой бескомпромиссен, открыт, хотя не на все вопросы успел ответить, и потому «за кадром» остались его взгляд на сегодняшнюю войну на Украине и его личное отношение к присоединению Крыма к России. Однако символичен был его ответ на вопрос, какой путь должна выбрать Россия, чтобы выбраться из политического тупика: «Только к Европе, только туда, никакого другого пути нет».
Публики собралось в этот вечер столько, что многим не хватило сидячих мест, люди так и простояли почти полтора часа, активно задавали вопросы, и после вечера к автору выстроилась длинная очередь за автографами. Из заданных публикой вопросов получилось целое интервью.
— Леонид, когда вы начинали заниматься журналистикой, для вас существовали какие-то авторитеты? Откуда вы черпали вдохновение?
— Ну, точно не из авторитетов черпается вдохновение. Если есть желание, ты делаешь. А если не делаешь, значит, мало желания и ты не преодолеваешь препятствия. Когда я начинал свой путь в журналистике, у меня никаких советчиков и вдохновителей не было. Я происхожу из деревни Клопузово Череповецкого района Вологодской области. И сам факт поступления в Ленинградский университет был почти чудом. По счастью, я быстро понял, что преподают здесь люди, которые в жизни своей не написали заметки про сбор макулатуры, и стал работать с легкой душой. И все пять лет, пока жил в Ленинграде, работал по специальности. Но это ничего не означало, потому что без прописки нельзя было остаться в этом славном городе. И мне пришлось вернуться в Вологодскую область, проработать там четыре года. Потом я уже приезжал в Питер москвичом.
— Вы сняли фильм про Урал — «Хребет России». Не было желания снять кино про Вологодскую область?
— Нет, не было. «Хребет России» делался с писателем Алексеем Ивановым — он большой знаток Урала, приверженец теории «уральской матрицы», некоей константы, на которую накладываются любые времена, любые реальности, и эта матрица все время дает о себе знать. Столь тонкого исследователя русского Севера я не знаю, и уж тем более я сам таковым не являюсь. Хотя в последнем своем фильме «Цвет нации» я очень много родины снял. Помог в этом архив Сергея Михайловича Прокудина-Горского, который оставил нам 1 900 цветных негативов о жизни Российской империи, проехался подробно по тогдашнему водному пути Мариинского канала — нынешнему Волго-Балту. Тогда это была Новгородская губерния, сейчас это западная часть Вологодской области.
— Как вы считаете, если бы не отдал Хрущев когда-то Крым Украине, то не было бы сегодня таких противоречий, такого противостояния в обществе?
— Меня удивляет такая постановка вопроса. Да не отдавал Крым Хрущев. Не он только решал. Это наветы нынешней пропаганды. Если бы это было его личное сумасбродство, то ему и в 57-м попеняли бы, и в 64-м, когда его сняли с поста генсека. Никогда это не фигурировало в его прегрешениях. Неэтично, считаю, вообще 60 лет спустя после этого события и через 40 лет после смерти Хрущева, когда он ответить не может, строить какие-то предположения. В 1954-м, когда Крым передавался, то ситуация была аховая — все об этом тогда писали: Крым не достиг довоенных показателей. Это единственный регион в стране, который находился в очень в разрушенном состоянии. И в то время по разным показателям было выгодно его передать Украине, территориально в том числе. Это теперь все понимают, когда по 30 часов приходится выжидать на керченском пароме, что Крым относительно Украины более выгодно расположен, чем относительно России. Но тогда, в советских условиях, когда это была одна страна, было совершенной ересью представить, что Киев будет что-то решать на территории РСФСР. Все приказы поступали так или иначе из Москвы. Это деление было условным. И по хозяйственной принадлежности украинцы не были большинством в Крыму. В сегодняшней ситуации в Крыму не следует винить Никиту Сергеевича. Про ситуацию с Крымом я обязательно напишу в следующей своей книге, сопоставляя события, факты, свидетельства очевидцев.
— Как бы вы назвали несколькими словами содержание ваших книг «Намедни»?
— «От заморозков к оттепели». Стоит покопаться в истории, чтобы понять, что власть на протяжении того же ХХ века часто оказывалась неспособной справиться с ситуацией. Ни Ворошилов, ни Буденный не показали себя выдающимися полководцами, стратегами, ни к какому ведению войны они не были готовы. Власть сдала всю Украину, Белоруссию, Прибалтику. И до января 1944 года не могла снять блокаду с Ленинграда. Я уже даже не говорю, как это принято сегодня выражаться в Москве на бытовом сленге, что немцы дошли в войну до «Икеи» (кто ездил со стороны аэропорта Шереметьево, тот видел в районе магазина Ikea «ежи», обозначающие самый передний край обороны в Великую Отечественную). Мне рассказывал Бальтерманц, главный фотокор «Известий», как они на улице Пушкинской садились в газик и через 15 минут оказывались на передовой. Фотокор возвращался, проявлял пленку, и снимок успевал наутро появиться в газете. …Как власть могла восстановить свое реноме, изрядно утраченное в войну? Только закрутить гайки. Но бесконечно закручивать их тоже нельзя, все глохнет, начинается застой. И тогда неизбежна оттепель.
— Какой метод вы применяли, когда делали передачу «Намедни», писали книги? На протяжении 15 лет вам приходилось менять материал, менять оценки?
— Нет, я бы не сказал, что мне приходилось менять оценки, но надо было выискивать мелочи, детали, чтобы иллюстрировать эпоху. Есть методы, которыми я очень горжусь. Это монтажный подход, когда события, люди, явления образуют мозаику, выстраивается некая драматургия времени и возникает полнота картины.
— Есть ли какая-то особая приверженность к определенным периодам в истории нашей страны?
— У меня нет ощущения: как же я люблю 1957 год — и как же мне антипатичен 1975-й. У меня задача одна — попытаться передать типичные черты времени, показать, как жили люди, прикоснуться к эпохе, подобрать цитаты, словечки. Вот на подоконнике стоит столетник, вдруг кто порежет пальчик — а тут такой антсептик домашний. Сейчас уже мало у кого столетник дома обнаружишь, а в 70-е — примета общая. Или как сладко пели Бунчиков и Нечаев. Или Лемешев с Козловским. Или вот появилась «золотая молодежь» — поколение послевоенное, которое не собиралось умалять заслуг своих папаш-генералов и адмиралов, но с удовольствием жило за счет их славы. Оказалось, что никакого нового человека мы не воспитали.
— Как вы оцениваете сегодняшнее время?
— Оно застойное. Нет движения вперед. И как человек, который застал Леонида Ильича Брежнева в трезвом уме и памяти, я вижу, что время наступило похожее. Тогда 75-й от 76-го не отличался. И я, как человек, помнящий газету «Смена» с главным реактором Геннадием Селезневым, и работу секретаря обкома ВЛКСМ Валентины Матвиенко, сегодня не оцениваю нашу эпоху как бурную. Мне кажется, что мы живем в вождистскую эпоху, и она закончится вместе с вождем. Сегодняшнее время становится все больше и больше похоже на Советский Союз Сталина или Советский союз Брежнева. Мы живем в затхлом месте на ленте времени. И уверен, что потомки этот наш период будут судить гораздо строже, чем мы сами.
— Сейчас России нужна большая журналистика?
— Журналистка существует в зависимости от того, нужна она или не нужна обществу. Сегодняшнему обществу журналистика не нужна. Это совершенно очевидно. Наши тиражи прессы меньше даже польских, я уже не говорю об английских и французских. Газета Daily Telegrath имеет полумиллионный тираж, в этом буржуазном издании пишут обо всех событиях: от политики до балета. И таких крупных качественных газет в Великобритании четыре. А у нас был один «Коммерсантъ» — и тот весь вышел. И никогда это издание больше 100 тысяч не набирало. Питерский тираж был вообще 7 тысяч. В пятимиллионном городе — это капля! Газета — это ведь то, что тебе в ящик каждое утро бросают. В Париже каждый человек с чашкой кофе сидит по утрам и читает. У нас этого нет.
— Вы не хотели бы уехать на Запад?
— Нет, не хотел бы. Но мне хочется, чтобы моя страна стала жить лучше, и я хочу этому способствовать.
— То есть вы патриот? Что вообще для вас патриотизм?
— Я могу с чистой совестью сказать, что я патриот. Посмотрите мой фильм «Цвет нации». Что-то я не помню, чтобы кто-то так носился, как я, со своей родиной. Есть иррациональное чувство: ты здесь вырос, в этом добре и зле, в этой культуре, тебе знакома система координат. Я себя чувствую северным русским человеком. Юг — другое несколько, темперамент южан не для меня. Но когда я говорю о севере России, то испытываю очень сильную причастность к русской культуре, к русской этике. При этом я очень хорошо представляю наши национальные пороки. Мы не очень хорошие труженики в массе своей. Мы очень слабы по части самоорганизации. Трое русских не могут организовать партию, договориться, каковы их общие интересы. Как правило, мы страшно автономизированы. У нас нет ощущения некоей общности, общих задач. Я все время в Питере говорю, что здесь возникает самый проклятый русский вопрос: «Почему Россия не Финляндия?». Почему там дороги лучше, дешевле, а зарплаты у дорожных рабочих выше? Может быть, для нас патриотизм — тырить деньги на строительство этих дорог? В Лааперанте есть торговый комплекс, который существует только для того, чтобы его посещали русские — из Ленинградской, Новгородской областей, из Карелии. Наши люди туда совершают «fairy-туры». Я обалдел, когда узнал, что моющее средство «Фейри» в Финляндии считается и лучше, и дешевле, и какое-то оно «более мыльное». Почему это положение никого не возмущает? Почему мы не делаем что-то лучше, чем Европа? Давно ли вы видели товары с пометкой Made in Russia? Я обнаружил недавно полотенца льняные для технических нужд, выпущенные в моих родных местах — в Великом Устюге, и возгордился! Потому что редкость это сегодня.
— За время журналистской жизни изменились ваши взгляды на жизнь в нашей стране, на людей?
— Я много езжу. Я сюда прилетел из Красноярска, где пробыл два дня. Там есть такой фестиваль КРЯКК — Красноярская ярмарка книжной культуры. Я презентовал там новый том «Намедни» и фильм «Цвет нации» — люди ждут, очень живо реагируют на все события и хотят перемен. Хотя честно скажу: каких-то принципиальных открытий я не припомню за последнее время, скорее — я укрепился в своих прежних представлениях, уточнил свои выводы, мысли, увидел стереоскопичность картины. Я еще студентом много ездил в командировки — вся эта жизнь у меня прошла перед глазами. Пожалуй, нет областного центра и практически районного, где бы я не побывал. Меня трудно чем-то удивить. Самое интересное везде — это люди, характеры. А жизнь — внешне она, конечно, меняется везде, «жигули» превращаются в «форды» и «ниссаны», универсамы — в «пятерочки», столовые — в кофейни. Некоторые люди используют новое время для того, чтобы сделать карьеру, кто-то научился делать бизнес. Но в основном в России в подавляющем количестве мест ритм и уклад жизни мало изменился. А главное — у нас по-прежнему отсутствует национальная идея, общее движение, гражданское общество. И в этом мы, конечно, сильно уступаем Европе. В России по-прежнему существует огромный госсектор, где зарплата зависит от того, сколько времени ты провел на работе, неважно, что ты на ней делал. Раздутый госаппарат, все за казенный счет, а казна, как водится, не прогорит — допечатает рубли. Страну развратила нефтяная рентабельность.
— Папа римский недавно заявил, что началась Третья мировая война… Что вы на это скажете?
— Ничего не скажу. Думаю, не надо столь серьезно относиться к подобным заявлениям, даже если они и исходят от самого Папы римского.
Фото Елены Добряковой.