Леонид Парфенов: «Самый проклятый русский вопрос – почему Россия не Финляндия?»

Об исторической связи

Связь с Российской империей нарушена, потому что эстафета человеческого опыта прервалась. Даже я уже не застал людей, которые бы взрослыми жили в дореволюционной России и понимали бы что-то в тогдашнем укладе жизни. В советское время ходили анекдоты про поваренную книгу Елены Молоховец. Вся книга написана примерно так: если к вам внезапно нагрянули гости, нет ничего проще — достаньте из ледника баранью ногу, замаринуйте в тимьяне и так далее. Нам, которым за останкинской колбасой приходилось по два дня в очереди отстаивать, это казалось страшно остроумно. А что это был за уклад жизни, когда в леднике всегда была припрятана баранья нога, — непонятно даже из этих поваренных книг.

Мы — от советской России. Это не хорошо и не плохо — это констатация. Поэтому действительно: не надо восстанавливать старинную церковь, от которой остались развалины. Потому что нельзя достроить «Колизей» до эстрадно-спортивного комплекса. (Хотя, казалось бы, почему? 40 тысяч там запросто вместятся, был бы у «Лацио» стадион). Потому что «разруха в головах», а не в архитектуре. Это Булгаков понимал еще 90 лет назад.

О дичании

Мне кажется угрожающим то, что утрачивается градостроительная культура. В маленьких городках — полное ощущение, что наступает лес, уходит жизнь. Нет человеческой жизнедеятельности. Представьте, если бы на стрелке Васильевского острова вымахали липы. Так уже утрачен ансамбль площади Искусств (в том виде, в каком он планировался — чтобы с Невского был виден Михайловский дворец). Там же явные переростки, и летом по номерам гостиницы «Европейская» раздают «Фумитокс». Глупо же думать, что эти деревья создают чистый воздух в центре Петербурга – «против лома нет приема».

О ностальгии по советскому

Люди склонны вспоминать молодые годы, когда солнце ярче светило и девушки чаще целовали. Но я все-таки думаю, что к советскому строю нужно относиться по его коренным чертам. Да, жизнь шла — человеческую природу вообще трудно победить, даже Северная Корея не может. Но этот строй был построен на насилии и лжи. Он лгал с 26 октября 1917 года, и чтобы заставить эту ложь слушать, нужно было применять насилие. Свободу прессы нужно было закрыть на следующий же день, что и было сделано. Если такой режим не монополен, он выжить не может.

О «совке» вокруг себя

Я вижу много советского вокруг себя. Наша общественная жизнь осталась советской. Я и книжный вариант «Намедни» стал делать потому, что, оказалось, мы живем в той же самой матрице. У нас советская армия, советское (по большей части) образование, здравоохранение… Выборы — совершенно советские.
Этот строй был насажен в шести странах Европы, и там, как только он чуть ослабевал, обязательно возникало восстание. Изначально было очевидно, что европейцам это навязано, что никогда восточные немцы не согласятся, что «Трабант» при социализме лучше, чем «Мерседес» при капитализме. И сейчас все советское там отпало как короста.

У нас советская армия, советское (по большей части) образование, здравоохранение… Выборы — совершенно советские. Этот строй был насажен в шести странах Европы, и там, как только он чуть ослабевал, обязательно возникало восстание.

Об образовании

Здесь, в Смольном – не советское образование, согласен, но вы сходите в Череповецкий пединститут. Я сам заканчивал не Санкт-Петербургский университет, а «Ленинградский ордена Ленина и Трудового Красного Знамени государственный университет имени Жданова» — тут каждое слово на вес золота. Недавно я открыл свой диплом и ужаснулся: вся первая страница — это тысяча часов лжи (теоретический социализм, политэкономика социализма, история КПСС, научный атеизм, международное рабочее движение…).

О национальном позоре

У нас нет политической конкуренции — это абсолютно советская моновластная система вождистского типа. Такой мягкий, скучный, смешной авторитаризм. И ведь опять найдутся какие-то оправдания, потому что «особый русский путь»… Каждый раз, это бесстыдное оправдание азиатщины, рассказы про то, что мы — не Европа.

Я-то считаю, что самый проклятый русский вопрос, который в Петербурге очень актуален: почему Россия не Финляндия? По-моему, нет большего национального позора, чем поезд «Аллегро». За окном — хляби, топи, комарье, и вдруг… все другое. И шесть миллионов посещений Лапеенранты россиянами. Что это за курорт такой? Даже мыло там мылит мыльнее. И никто не задает вопросов: почему Хельсинки более комфортный город для житья, чем Петербург? Почему там дороги лучше, зарплаты у дорожных рабочих выше, а обходится все это дешевле?

У нас нет политической конкуренции — это абсолютно советская моновластная система вождистского типа. Такой мягкий, скучный, смешной авторитаризм. И ведь опять найдутся какие-то оправдания, потому что «особый русский путь»…

Если общество больше интересует существование бородатой австрийской певицы, а не высокие зарплаты австрийских учителей и врачей, общество получает то, чего оно достойно. Я уже не надеюсь, что при моей жизни общество сообразит, что, может, для этого ему и рассказывают так подробно про бородатую певицу, чтобы они не вспомнили про зарплаты.

О тех, кто позади

Как в Европе всегда можно быть уверенным в том, что позади тебя — Албания, так и у нас есть кое-кто позади — Белоруссия. Все-таки есть куда падать. Они уже докатились до принца, которого показывают, а маму прячут: даже семью умудрились разрушить в публичном пространстве.

О цвете нации

Мне кажется, мы пока не сложились как цивилизация, мы все еще находимся в состоянии переходного периода. В том числе и потому, что у нас не работают общественные институты. Мы же понимаем, что у нас парламент — не парламент, партии — не партии, а СМИ — не СМИ. И тут можно вспомнить старый каламбур: нет никакой единой России, кроме той, что неспроста в кавычках.

Если общество больше интересует существование бородатой австрийской певицы, а не высокие зарплаты австрийских учителей и врачей, общество получает то, чего оно достойно.

Индивидуальные проекты многих людей блистательны. Я знаю огромное количество русских, особенно за границей, которые с нуля продвигают какие-то новаторские вещи. Я не думаю, что кто-то в Америке знает о том, что создатель системы Google Сергей Брин — сын двух преподавателей имени Баумана. И отдельные жизненные подвиги нобелевских лауреатов, которые все чаще и чаще оказываются зарубежными учеными, как Гейм и Новоселов, показывают, что, увы, национального проекта мы пока не нашли. Мы не можем понять, что это мы за третья такая, в течение одного века, страна.

О визуальной культуре

Работая над книгами «Намедни», я все время сокращаю тексты. Мне было бы проще писать длиннее, не обрубать подробности. Но начинает расползаться формат. Это должна быть книга-альбом, а не фотоальбом с подтекстовочками, и не тексты с иллюстрациями: какое-то единство заголовков, текстов, иллюстраций. Иначе будет не то энергетическое впечатление, книга станет более рассудочной, пролистывание станет невозможным. Что-то почитал, что-то пролистал, захлопнул, опять пролистал — у меня такое чувство продукта. Мы живем в визуальную эпоху, и огромное количество людей, особенно молодое поколение, уже умеет считывать с фотографии смыслы без словесного пояснения.

Мы пока не сложились как цивилизация, мы все еще находимся в состоянии переходного периода. В том числе и потому, что у нас не работают общественные институты. Мы же понимаем, что у нас парламент — не парламент, партии — не партии, а СМИ — не СМИ.

Об эмиграции

Сегодня, в условиях, когда можно уезжать и возвращаться проблема эмиграции не стоит. Есть возможность жить в мире там, где захочешь. Жизнь у человека одна, и если он считает, что там у него больше возможностей для реализации — кто ему указ. Это вопрос привлекательности страны и личного решения человека. Вообще, государство и власть должны быть озабочены, что на этой территории люди не находят для себя приемлемого жизненного сценария.

Источник