На прошлой неделе Леонид Парфенов представил в Петербурге свой фильм «Цвет нации» – о фотографе Прокудине-Горском, пионере российской цветной фотографии. Понятно, что разговор с Парфеновым о России дореволюционной немедленно перешел на обсуждение России современной.
Встреча с Парфеновым прошла на факультете свободных наук и искусств СПбГУ. Парфенов представил свой фильм «Цвет нации» (фильм летом показали по Первому каналу, а также в Великобритании и Финляндии, но Парфенов считает, что этого мало).
В начале XX века Прокудин-Горский в своем вагоне-лаборатории колесил по всей стране с массивным фотоаппаратом в руках. А потом Парфенов прошел по следам фотографа и нашел места, запечатленные Прокудиным-Горским больше века назад. Многие из тех деревень опустели и заросли лесом, а церкви стоят полуразрушенные. Во Франции Парфенов нашел внуков фотографа, 82 и 92 лет. В Вашингтоне – снимки и негативы, которые потомки Прокудина-Горского в 1948 году за гроши продали Библиотеке Конгресса США.
В финале фильма Парфенов оказывается на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже, у могилы Прокудина-Горского. И вот такой итог подводит Парфенов: «Были древние греки – но нынешние греки не от них произошли. А нынешние египтяне – не от древних египтян. Так и мы не имеем отношения к тем русским. Случился разрыв цивилизаций… Мы произошли не от них, а от советских».
Советское наследие
«Я очень много вижу советского вокруг себя – вся наша общественная жизнь такова. У нас советская армия, в массе своей советское образование, советское здравоохранение, советские выборы. У нас нет политической конкуренции в стране, это абсолютно советская моновластная система вождистского типа, мягкий скучный авторитаризм», – поясняет Парфенов последний тезис фильма.
Ностальгия по Советскому Союзу, говорит Парфенов, – это ностальгия по молодости, а не по тогдашнему строю: «В СССР тоже жизнь шла, мы были молоды и радовались этому. Но надо смотреть на вещи трезво: это строй, построенный на насилии и лжи. В шести странах Европы этот строй был навязан – и как только ослабевали эти тиски, возникало восстание. А теперь все это отпало, как короста. В Праге только отдельные кварталы советской застройки остались – и все. Как будто и не было ничего. Впрочем, это один из самых счастливых примеров преодоления».
Нынешние рассказы о том, что мы не Европа, что у нас особый русский путь и что все происходящее соответствует уровню нашей политической культуры, – это все лишь оправдания советчины, убежден Парфенов.
«Самый актуальный вопрос в Петербурге, пожалуй: почему Россия не Финляндия? Поезд «Аллегро» – это самый большой национальный позор. Вот он идет из России – и тут хляпи, топи, комарье. Пересекает границу – и все меняется. Почему Хельсинки более комфортный город для житья, чем Питер? У вас возникают такие вопросы? Почему там дороги лучше, зарплаты у дорожных рабочих выше, а обходятся дороги дешевле? Впрочем, если общество больше интересует существование бородатой австрийской певицы, а не то, что в Австрии учителя и врачи получают в 5 раз больше, то чего тогда достойно это общество? Я уже не надеюсь, что при моей жизни это общество сообразит, что ему затем и показывают про эту певицу, чтоб они о серьезных проблемах не задумались».
«У нас нет никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках, – продолжает Парфенов. – Мне кажется, мы не сложившаяся пока цивилизация, мы все еще находимся в состоянии переходного периода. В том числе и потому, что у нас не работают общественные институты: Парламент у нас не парламент, партии не партии, СМИ не СМИ и так далее».
При этом индивидуальные проекты в России бывают просто блистательны: «Люди создают бизнесы с нуля. Множество русских, особенно за границей, крайне успешны. Но национального проекта мы пока не нашли. И отдельные жизненные подвиги нобелевских лауреатов, которые все чаще и чаще оказываются зарубежными учеными, указывают на то, что, увы, Россия пока не стала территорией нового национального проекта. Мы не можем понять, что мы за третья такая страна – третья в течение века. Какая родина наша?»
На вопрос, как Парфенов относится к современному процессу эмиграции, он ответил, что, по сути, эмиграции никакой нет. «Тогда, в XX веке, люди уезжали за границу, как на тот свет. А когда у вас есть возможность уезжать и приезжать, это не эмиграция, это возможность жить там, где ты хочешь. У человека жизнь одна, он хочет ею распорядиться. Если он считает, что здесь у него нет возможностей для реализации, а там они лучше, – кто его оспорит? Это вопрос привлекательности страны и личного решения человека. Скорее, государство и власть должны быть обеспокоены тем, что люди не находят на данной территории приемлемого жизненного сценария, нежели проклинать их как предателей, пятую колонну и так далее».
При этом нынешние русские, уезжая, забывают о России. «Раньше эмигранты газеты издавали, люди тянулись к русской культуре за границей. Теперь все стремятся к тому, чтобы дети не вспоминали вообще про родину родителей и погрузились бы в ту жизнь полностью. Мне-то кажется, что лучше и в ту жизнь войти, и эту не забывать».
Связь поколений
Возвращаясь к фильму, Парфенов объясняет, как важно было связать два потерянных друг для друга поколения: нынешнее и то, ушедшее, имперское. «Моей задачей было показать ту, предыдущую, предпозапрошлую родину».
Фотографии Прокудина-Горского для этого очень подходят. «С другими фотографиями XX века такой трюк не проделать. Возьмем, например, фотографии Петербурга, которые сделал Карл Булла. Вы смотрите на них – и все другое. Потому что ч/б, другая выдержка. Конечно, все изменилось, говорите вы, теперь вообще все другое. А это лишь потому, что черно-белое фото тех лет с сегодняшней картинкой некорректно сравнивать. Одно зеленое, другое квадратное. Это ретро по изображению, и это мешает восприятию. А когда снято так, как будто в прошлом году зеркалкой, тогда и возможны корректные сравнения. Ты смотришь так, как на сегодняшнюю картинку. Это и было нашим шансом».
«Мне очень нравится, что современное поколение людей уже умеет считывать с фотографии смыслы без необходимости растолковывания этого словами. Без: «Обратите внимание, здесь достаточно иронично в правом верхнем углу…» Теперь визуальная культура довольно развита. Вот раньше – наше поколение – хорошую карточку от плохой не отличали вовсе».
Фотографии Прокудина-Горского – яркие. Особенно те, где люди. «У него есть фотография мужиков на руднике на Урале, там сидит человек 15, наверное. Из них четверо в розовых рубашках, трое в салатовых, двое в синих в белый горошек! Просто вырви глаз! Они явно не бегали домой переодеваться, на руднике в лесу, – удивляется Парфенов. – Фотограф ничего специально не выстраивал. Он зафиксировал Россию в ее тогдашнем состоянии».
А вот Советский Союз был документирован плохо, говорит Парфенов, большая часть снятого профессиональными фотографами – постановочные фотографии, где столы валятся от изобилия. Лишь снимки зарубежных авторов и некоторые неопубликованные фото отражают декоративный характер увядающего советского великолепия.
«Так что «Цвет нации» – это двусмысленное название, – объясняет он. – Цвет для нас – и сам цвет, и лучшее, что было. 1913 год был апогеем развития Российской империи. Мы были пятой экономикой мира и стремительно становились четвертой, обгоняя Францию».
А теперь именно Франция хранит остатки имперской России. Семья Прокудина-Горского со времен его эмиграции живет там до сих пор. И это, рассказывает Парфенов, как раз те люди, которые смогли сохранить свой характер, никакая советчина на них не повлияла.
В августе этого года Дмитрия Николаевича Свечина, внука Сергея Прокудина-Горского, не стало. Об этом Парфенов жутко сожалеет: «Дня не проходит, чтоб я не думал о Дмитрии Николаевиче. Какой характер, какая энергия, какие традиции в семье – ничто это не убито! Как-то мы, закончив работу, сидели за столом, и я смотрю – он постоянно подливает и себе и мне, потому что у него быстрее пустеет бокал. Я спрашиваю: Дмитрий Николаевич, а вы сейчас сколько обычно пьете? – Ну, сейчас, когда один, не больше бутылочки за ужин. В 92 года!»
Или, продолжает Парфенов: «Год назад, говорит он, перестал ездить на скутере. Я не разминулся с комьёном (т.е. с самосвалом: слов, которые в русском появились после того, как они русский выучили, они не знают и заменяют соответствиями, изменяя их по падежам) – и улетел с дороги, и – ужасно оцарапался! А когда мы только познакомились, накануне съемок Дмитрий Николаевич работал в саду, поскользнулся и упал. И первое, что он мне сказал: «Представляете, я упал, умудрился прямо на яблоню, и получилось не мордой об стол, а мордой об ствол!» Это такое счастье интервьюера, когда ты понимаешь, что перед тобой человек с таким живым языком и такой непосредственной реакцией».
И тут же Парфенов проводит параллель к современной России: «А мы… Как бы мы ни сопротивлялись и ни понимали, что Анна Ахматова лучше, чем Георгий Марков, мы не могли в той среде вырасти свободными».
Что ждет нас дальше? – вопросы из зала (а в нем в основном студенты) именно об этом. «Ну, это не от меня зависит, а от вас. Меня впервые об этом спросили в Екатеринбурге. Это было в 2005 году, и я сказал: вот приближается 2008 год; если вашей аудитории можно втюхать еще одну операцию «Преемник» – то такое будущее нас и ждет. Но мне кажется, что это теперь уже втюхать нельзя. Все похлопали. Прошло 3 года – и Путину привели Медведева, Путин сказал: о, я знаю парня 17 лет! Как здорово, что вы его встретили в коридоре!.. Все от вас зависит – мы, как любят говорить, свое отжили. Дай бог вам так позажигать!»
Но главное даже в другом: «Остались еще несчастные страны, где смена правителя фактически означает смену страны. Это настоящее несчастье. Обнулили результаты – вернитесь в начало игры. Мы это все уже проходили, нельзя так. Как говорил Сталин: «Гитлеры приходят и уходят, а народ остается».
В общем, вроде верит еще Парфенов в российский народ.
Анастасия ДМИТРИЕВА